Красные пятна еще сильнее зарделись на лице актрисы. На глазах у нее выступили слезы, но она быстро подавила их.

– Да, волнуюсь.

– Но как же вы не замечаете, что волнуетесь только по пояс? Лицо волнуется, руки волнуются, а нога вот так отставлена.

– Сейчас.

Заднепровская сглотнула и пошла к двери.

– Ну как? – спросил главреж, когда они вышли из репетиционной.

– Красота! – восхищенно сказал Изобретатель. – Как раз то, что нужно.

– Понимаете, у нее в распоряжении двадцать пять штампов. Не нравится один, она дает другой.

– Самое интересное, – задумчиво начал Изобретатель, – что все, что звучит у вас как «штамп», «не в тон» и так далее, имеет для меня вполне отчетливую электрорадиационную подоплеку. Вы говорите «штамп», а я вижу в этом слишком большие потери на конденсаторный гистерезис[3] в нейтронных контактах головного мозга. Вы говорите «не в образе», а для меня это означает, что в оболочке ганглиев у нее слишком долго остается ненужное уже напряжение. Своим аппаратом я все это регулирую, и… – Он глянул на главрежа и прервал себя. – Одним словом, я вам из нее Пашенную сделаю. Весь город с ума сойдет.

– Да какая там Пашенная! Вы добейтесь, чтоб из ансамбля не выпирала. Не портила хоть. – Главреж положил вдруг руку на сердце. – Тьфу, дьявольщина! Опять защемило. Ей-богу, мы тут все до инфаркта дойдем. Но с другой стороны, как быть спокойным? А?.. Вот опять весь спектакль буду сидеть за кулисами, накручивать. Иначе они вообще мышей ловить перестанут.

– Ничего, – сказал Изобретатель. – Своим аппаратом я все изменю. В чем у вас сегодня Заднепровская, в «Бешеных деньгах»? Ну и отлично. Об этой роли в Москве писать будут, из ВТО к вам приедут, вот увидите. У меня все научно обосновано. Не читали мою статью в «Театральной жизни»?

– Читал. – Главреж уже снова вытащил из груды хлама какой-то кусок холста. – То есть проглядывал. А этот ваш ящик на каком расстоянии нужно устанавливать от актрисы?

– Не принципиально, – ответил Изобретатель. – Установка действует в радиусе до двадцати пяти метров.

Перед самым началом вечернего спектакля, когда уже прозвенел третий звонок, Изобретатель – он установил машину в первой ложе – выскочил в коридор.

– Салтан Алексеевич, хорошо бы ее как-нибудь успокоить перед выходом на сцену. Понимаете, создать момент торможения на внешние обстоятельства.

– Кого? – остервенело оглянулся главреж.

– Ну, Заднепровскую. А то и аппарат не подействует… Научно-медицинский факт – она должна быть в спокойном состоянии.

Главреж воздел руки к небу. Изо рта у него хвостиком торчала прозрачная пластиковая кожица колбасы.

– Слушайте, вы меня оставите когда-нибудь в покое?! У нас для второго действия еще декорации нет.

Островскому горожане доверяли, и поэтому на «Бешеных деньгах» даже без войсковых частей получился полный зал. Первые три явления прошли гладко. Заслуженный артист Коровин – он играл Телятева – держался с органичностью прирожденного аристократического лентяя. Герой-любовник – надежда и гордость районной сцены – уже оправился от скандальчика в репетиционной и в роли Василькова честно завоевывал публику взглядом синих наивных глаз. Уже начинало вериться, будто середину двадцатого века сменила вторая половина девятнадцатого, и даже странный, фиолетового цвета поролоновый куст из «Гипротеатра» на сцене не очень пугал своей неестественностью.

Но вот в четвертом явлении вошла Заднепровская – она играла Надежду Антоновну Чебоксарову, – и тотчас все начало разваливаться.

– «Познакомь, – деревянно сказала Заднепровская-Чебоксарова шалопаю Телятеву. – Да ведь ты дрянь, тебе верить нельзя».

Это как вилкой по тарелке заскребло, и всем в зале сделалось стыдно от фальши.

В первом ряду по контрамарке сидел «местный автор». Он закинул ногу на ногу и с удовольствием представил себе разгромную статью, которую собирался написать по поводу очередной постановки театра. В трех рядах позади него театральный художник думал о том, как будет выглядеть квартира Чебоксаровых во втором действии. Холстяные драпри вызывали у него чувство тревоги. Он поежился и непроизвольно громко вздохнул.

Изобретатель тем временем изготавливал в ложе свой аппарат. Он повернул какой-то переключатель, отчего в машине зажегся желтый огонек, включил шнур в штепсельную розетку и, бормоча что-то про себя, принялся колдовать над всевозможными кнопками.

А Заднепровская – Чебоксарова продолжала свирепствовать. Ее реплики звучали, как у начинающей участницы самодеятельности. Отговорив свое, она застывала, подобно соляному столпу.

– Ничего не чувствует, – вдруг засопел пробравшийся в ложу главреж. – Видите, руку на сердце положила и считает, что выразила заинтересованность. Но это только механический знак отсутствующего переживания. Внутри-то пусто.

Изобретатель кивнул:

– А вы ее успокоили хоть?

Главный смотрел на сцену. Он покачал головой, закусив губу.

– Что вы говорите?.. Успокоил. Я с ней поговорил перед выходом. С сыном у нее, кажется, недавно что-то произошло. То ли его из школы выгнали, не знаю. Короче, я к ней подошел и спросил, как у нее с сыном. Она почему-то покраснела.

– Ничего, сделаем, – сказал Изобретатель, – Хоть что-нибудь она чувствует, и я это усилю. – Он прицелился аппаратом, нажал какую-то кнопку.

И тотчас в голосе актрисы зазвучали задушевные нотки. Слова: «Как жаль, что он так неразумно тратит деньги» – она произнесла с чувством почти искренним.

Изобретатель ни на минуту не выпускал Заднепровскую из сферы действия аппарата. Во втором акте его усилия стали приносить заметные плоды. Началась сцена Чебоксаровой с Кучумовым, и подлинный испуг перед бедностью почувствовался в том, как заговорила пожилая глупая барынька с разорившимся князьком.

Зрительный зал притих, смолкло начавшееся сперва досадное для актеров покашливание. В паузах между репликами было слышно, как верещат прожекторы, освещающие гостиную Чебоксаровых с зелеными, взятыми из «Марии Стюарт» драпри.

– «Не знаю, – говорила Заднепровская – Чебоксарова о Василькове. – Знаю, что он дворянин, прилично держит себя».

Главреж опять наклонился к Изобретателю:

– Общения нет, понимаете. Свое собственное состояние играет, а не логику действия. Из себя исходит, а не из того, что на сцене делается.

Изобретатель, на узком лбу которого уже выступили бисерные капельки пота, посмотрел на главного:

– Нажать на общение?

– Ну да. Актер должен помнить, что подает не реплику, а мысль. Если он что-то спрашивает – это не выражение самочувствия, а желание что-то узнать.

Изобретатель задумался, возведя глазки к небу, затем лицо его просветлело.

– Добавлю ей напряжения на окончания ганглиев.

Он повертел что-то в аппарате, и, подчиняясь его электрической команде, Заднепровская с таким живым интересом спросила у Кучумова, сможет ли она еще увидеть его, что даже художник в зале забыл на миг о холщовых драпри и последней линзе в прожекторе. Зашел и застыл у дверей ленивый, случайно заглянувший в зал пожарник.

– Н-неплохо, – прошептал режиссер удивленно. – Но вот смену ритмов… Однообразно она слишком держится. С Кучумовым в